Победа во имя мира - Страница 76

— Спасибо, дядя Петя, за все спасибо! — Шура торопливо прицепила кобуру к широкому офицерскому ремню. Еще раз молча, благодарно посмотрела на старшину и чмокнула его в левую щеку. Потом резко повернулась и, застучав по паркету костылями, подалась на выход.

— А девка она ничего, — проговорил коренастый солдат с забинтованной кистью.

— Ты это брось! У ней муж не чета тебе, полком командует. От самого Сталинграда мы с ней. Комсомолом руководила в батальоне. Санинструктор. Не одного, как ты, вытащила из-под огня. Да и сама… Шестой раз сбегает из госпиталя. Не улежать ей в такое время. Изучил характер.

* * *

Машина, загруженная до отказа ящиками с боеприпасами, мчится по шоссе, не сбавляя скорости. Лишь увиливая от воронок, разметанных по дороге, слегка притормаживает. В кабине на ухабах побрякивают костыли. Шофер сосет трофейную сигарету, не забывая следить за указателями: «На Берлин!» Свежий ветерок колышет листья яблонь и груш, разросшихся вдоль дороги. Яркое полуденное солнце слепит глаза.

Шура смотрела на дорогу, а сама в мыслях была в Сталинграде. Она там получила похоронную на мужа — летчика, погибшего в воздушном бою. Там зарыты фашистской бомбой ее отец и мать, — старые партизаны, защитники Царицына, — и с ними ее двухлетний сынишка. Она, как сейчас, видит огромную воронку на месте родного домика и себя, одиноко бродившую в слезах.

Тогда и пошла на завод «Красный Октябрь». Не слесарничать, не токарничать. Там сражалась с фашистами наша воинская часть. Ее зачислили в автоматную роту санинструктором. Она, двадцатилетняя вдова, мстила за мужа. За сына. За родных…

Так и шла от Сталинграда до Берлина. Здесь на фронте встретила хорошего человека. Стала его женой.

— Вот и зоопарк, — прервал ее мысли шофер. — Подполковник должен быть там, в бункере. Найдешь. А я тороплюсь, извини!

Шура брела по изрытому траншеями и воронками зоопарку. Солнце перевалило далеко за полдень. Тени от деревьев покрыли все аллеи, тропинки, и без того загроможденные валежником. Ей порой казалось, что она находится не в парке в центре Берлина, а в глухой тайге после страшного бурелома.

В прогалине меж голых, точно подстриженных под одну гребенку, деревьев виднелась длинная, плоская крыша. «Наверно, это и есть бункер», — подумала Шура и повернула к нему. Огибая валежины, зарытые в землю стальные «тигры» и «пантеры», костыляла неторопливо. Кобуру на всякий случай открыла. Предосторожность не помешала: из-за угла деревянной загородки мелькнула желтая каска.

Выкидывая вперед на полный мах костыли, Шура бегом свернула с тропинки и спряталась за толстый ствол дерева. Насторожилась. И только успела вытащить парабеллум, как выскочили три немца с автоматами. Пустили по короткой очереди и, пугливо оглядываясь, кинулись наутек. Шура, долго не раздумывая, прицелилась в долговязого и нажала на спусковой крючок.

Фашист споткнулся. Не выпуская из рук автомата, легко перемахнул через толстый ствол поваленного дерева и исчез.

Шура залегла. Осмотрелась. Простреленной оказалась только юбка да прихватило костыль. Стала внимательно осматривать то место, где, должно быть, затаился фашист. Услышала треск сучьев. Все ближе и ближе. Показались два немца. Шура признала только что скрывшихся. Они были обезоружены. За ними шли три красноармейца с автоматами наготове. Один из них — ординарец командира полка.

— Миша! Прячьтесь!

Протрещала длинная автоматная очередь. Пули полетели мимо. Все успели пригнуться и нырнуть в глубокую воронку, по счастью, оказавшуюся рядом.

Шура предупредила вовремя. Она прихватила одной рукой костыли и поползла в обход. Тихо, бесшумно. Ползать ей не привыкать. Этому искусству, от Сталинграда до Берлина вытаскивая с поля боя раненых, обучились отлично. Кто-то из наших в воронке на конце автомата приподнял каску. Тут же последовала автоматная очередь — каска зазвенела.

«Вот ты где!» Фашист примостился на коленях около корневища поваленного дерева и цепко держал на прицеле автомата воронку. Шура подползла почти вплотную и подняла костыль…

* * *

Бункер… В толще бетона — бойницы, смотровые окна… Установлено 32 артиллерийских орудия разных калибров. На крыше восемь зенитных пушек, приспособленных для стрельбы и по воздуху и по наземным целям. Вокруг бункера в траншеях замаскировались солдаты гвардейского полка, которым командовал подполковник Галей Бадреевич Нигматуллин, Шурин муж. Поодаль на бункер нацелены «андрюши», как тогда называли солдаты двухсоткилограммовые реактивные снаряды, разинули жерла самоходные пушки и другие орудия. Все было готово к бою.

— Чего они караулят? — спросила Шура.

— Немцы там, — ответил ординарец. — Подполковник говорит: это последний бастион. В рейхстаге уже наши. Весь Берлин очищен, а тут… Мы снарядами и «андрюшами» — отскакивают, как от стенки горох.

— А мне сказали — штаб полка в бункере.

— Штаб в городе. Подполковник здесь, на наблюдательном. — Ординарец показал автоматом на небольшое, приземистое сооружение из красного кирпича, возле которого прохаживался часовой.

В чисто прибранной комнате за столом склонились над картой Берлина командир полка Нигматуллин и его заместитель по политчасти майор Большаков. В углу у телефонного аппарата — связист, он же переводчик, старший сержант Всеволод Лебединский.

На скрип двери подполковник оторвался от карты и, увидев жену, обрадованно улыбнулся. Но его густые брови тут же сошлись на переносице:

— Я тебе сказал: не появляться на глаза, пока не вылечишься окончательно.